А ЧТО ЕСЛИ?!

Сложнее всего в пейзаже - передать состояние "между". Невесомое парение между небом и землей, бестелесный дух местности, её атмосфера, то особое состояние, которое тоньше воздуха, - всё это не заложено в предметах и неизвестно, откуда берётся на картине.

В поэзии можно видеть "сквозь слова". Но как в живописи видеть незримое сквозь плоть и материю, сквозь фактуру красок, чтобы скрытый свет проникал в мир и наполнял зрение, а через него - душу? Сам материал - "плотяной", конкретный, осязаемый... И на больших полотнах до дрожи любишь именно рельефные мазки, разрыхлённую и взбудораженную "почву" холста. Откуда же сквозь эту почву просвечивает такое тонкое, неуловимое свечение?

Но мастера знают секреты. Свет в их работах не утрачивает тонкости, оседает в пространстве, как пыльца на крыльях бабочки. И она в любую секунду может взлететь - не ухватишь. На кончике пера, кисти, карандаша дрожит эта золотая нить, соединяющая видимое с невидимым.

Художник - Светлана Сутягина.
"Солнечный день".

Пример того, как стихи находят читателя сами... Не искала их, встретились случайно - и заново показали, как поэт становится первопроходцем, открывает то, что, казалось бы, давно всем известно.  

ИЕГУДА ГАЛЕВИ, еврейский поэт 12 века (1075-1141), философ, врач, родился в Испании, в Толедо, потом учился в Кордове. Г.Гейне называл его "солнцем своей эпохи". Всю жизнь он стремился увидеть Иерусалим, но сумел туда отправиться только в старости, на закате дней. И умер в пути, так и не увидев. Но зато увидел море, путешествовал по нему. И впервые в еврейской поэзии (если верить справочным изданиям) создал стихи о море. Вот это "впервые написал о море" - невероятно трогает. Каждая дрожащая былинка в этом мире ждёт, чтобы о ней написали "впервые". А он - о море, да ещё так мощно, свежо, сокрушительно. Грохот и торжество того чудовищного шторма до сих пор живо в его стихах, уже восемь столетий.


* * *

Вмиг потемнели небесные своды
И волны взметнулись одна над другой.
В злобе и ярости вспенились воды,
Из бездны вздымаясь кипящей стеной.

Бурля и беснуясь, шипят, завывают,
И в мире нет силы, чтоб их обуздать,
И с рёвом пучина то пропасть взрывает,
То к небу горами стремится восстать.

* * *

… Ветер восточный мачты крушит,
Палуба стонет, обшивка трещит,

Парус крылом перебитым свисает,
Пастью раскрытой пучина зияет.

Клочья вскипающей пены летят,
Кормчий беспомощен, страхом объят.

В ярости кто-то гребцов проклинает,
Кто-то с мольбой к капитану взывает,

«Где ж ваша сила!» – матросам кричат.
Ужас, отчаянье всюду царят.

( Collapse )

Зависла над фразой: "Прощение означает отказ от всякой надежды на лучшее прошлое".

Это сказала Лили Томлин, актриса и писательница. Но для меня неважно, кто сказал, - далеко не всегда это важно, если наблюдение торкает само по себе, цепляет за полу, останавливает... Получаешь в руки ниточку клубка, который хочется размотать... И дело не в согласии, а во внутреннем "Ага!".

"Надежда на лучшее прошлое"? Да, похоже... За непрощением всегда скрывается требование, чтобы было по-другому, иначе. Убеждение, что "должно быть" по-другому и настаивание на своём.

Отпускание прошлого - трудная тема и очень индивидуальная, личная. Как вспомнишь все счёты, все обиды, все "если бы"... Стоит вывести правило, как из него сразу найдётся мильон исключений.

Поэтому я - не о правилах и годами ноющих ранах, а о надеждах, что сам источник боли испарится. "Надежда на лучшее прошлое" - попытка переиграть реальность. Что было, то было.

"Лучшее будущее" - тоже сомнительный вариант. Но не такой абсурдный, как "лучшее прошлое". И в него реально можно вложиться, чувствуя незавершённость, открытость, направление жизненного потока. Саму логику потока - устремлённость реки от истока к океану, в новое, в ещё не случившееся.

"Весна света" - открытие М.Пришвина, потому что он её назвал, дал имя. Прямо по заповеди для Адама - "давать имена"... Она всегда была, но без имени все февральские солнечные брызги, переливчатые тени, густеющая синева в небе, умножение оттенков - всё это было развеяно по воздуху и как будто не существовало. Оно было, но не воспринималось как единство, как целое...

Столетиями люди, жившие в северных краях, ощущали в феврале этот привкус надежды, вздрог внутри, сдвиг освещения и как будто прибавление солнца... Но вместе с солнцем прибавляется сразу всё - мир становится объёмнее, контрастнее, полнее, подвижнее.

И до Пришвина у этой "точки перехода" не было имени. А теперь выйдешь, вдохнёшь, распахнёшься во все стороны, и сразу приходит - а вот и она, "весна света".

Иногда кажется бессмысленным всё, что связано со словами... Но если слово превращается в Имя, то распахивает сразу множество дверей.

Сретение - очень личный праздник, рифма к Рождеству. Десятки стихов написаны о Звезде, о пути волхвов, о трепете Марии и тёплом дыхании вола над яслями... И празднуется Рождество всем миром, да еще так долго, две недели, превращаясь в путешествие от запада - к востоку. И всё равно у каждого есть своя личная, интимная связь с этим таинством и любимые подробности истории.

Так и Сретение откликается не одним общим для всех значением, но и личным опытом. Каждый хочет быть узнанным и распознанным другими - как душа и искра божия (под покровом видимой "личности"). И не всегда такое случается, хотя проходит целая жизнь... Сам себя и свою собственную глубину человек зачастую не узнаёт - не то, что встречные люди.

Но всегда светит перед глазами этот пример, эта история встречи Младенца с Симеоном на пороге храма - да, было, есть и всегда возможно. Личное измерение Праздника помогает ему длиться, оставаться живым. Сретение продолжается с каждым родившимся человеком, с каждой душой, которая хочет, чтобы её узнали и вот так взяли на руки - как на картине Рембрандта. Похоже, в Рембрандте было что-то от Симеона - он мог распознать божественный свет в самых густых сумерках.

Репродукция -
Харменс ван Рейн Рембрандт.
Симеон с младенцем Иисусом в храме.

Сумрачная московская зима... Но солнечный глаз в небе всё меняет. Кто-то подмигнул тебе сверху сквозь облака - и этот "привет" от солнца разбудил улыбку, радость, надежду... А серость окрестностей размыло акварелью.

Солнце - всё ближе.

"Жди лучших дней, но знай:
В чистой душе слива цветёт и зимой"
- говорит Басё.

Всё-таки каждое изречение дзен - стрела, выпущенная из лука. Сначала следишь за её полётом, а потом обнаруживаешь себя в центре мишени.

"Жди лучших дней..." - знакомо, ведь именно этим и занимаешься... и ждёшь, и ждёшь...

Но образ "слива цветёт и зимой" - отсекает от будущего, опрокидывает в скрытое пространство души, где беззвучно зарождается радость быть живым. Невесомая, как цветочные лепестки.

Слово еще не оперилось, тетива напряжена.
"Зима" и "чистая душа", чистота снега и чистота взгляда, - те края лука, между которыми она натянута.

Выстрел может и не случиться.

При этом никто не корит тебя, не запрещает ждать чего-то в перспективе. Жди, надейся, отвергай настоящее, планируй...

Но есть маленькое, повелительное слово "знай". Так повелевает, так настойчиво указывает только сердце, сразу распознающее суть.

Оно бьётся в этих строках, его нельзя не услышать.

"Знай"... И ты смотришь в источник, в ту точку, откуда летит стрела мудрости. Туда, где ты сам - и мишень, и стрелок, и выстрел. Где сердце стало цветком - и раскрылось навстречу.

Удивительные штуки - эти хокку. Листанул книгу небрежно - и вот ты уже на прицеле.

"Жди лучших дней, но знай:
В чистой душе слива цветёт и зимой"...

Всё всегда уже там, откуда стрела прилетела.

"Ночь, улица, фонарь, аптека" - совсем не такое унылое зрелище, как утверждал Блок. Когда они встречаются и отражаются друг в друге (а не вытягиваются в скучную линию), случается игра, взаимный танец огней, бликов, переливов. Море вдруг проступает сквозь городскую поверхность, размывая прямые линии, мерцая в полумраке неясными очертаниями, неустойчивым светом, но побеждая тьму - маяком на дальнем берегу.

А ведь всё - как при Блоке:

"Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Всё будет так. Исхода нет.

Умрёшь - начнёшь опять сначала,
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь..."

Да-да, и даже ледяная рябь канала... Но как весело вдоль него шлёпать, натыкаясь на прохожих, петляя за его изгибами, когда свет с тобой играет в прятки и догонялки, а ночь режиссирует. И не знаешь, чего ждать от этого спектакля.

Правда, важно нести море внутри и не расплескать - память о нём, его дух... Самая малая капелька моря с его неугомонностью и переменчивостью - как волшебный эликсир, содержит в себе свободу. Брызнул на картинку - и "ночь, улица, фонарь, аптека" превращаются в игру прихотливой волны, всегда разной.

Ночная река, огни города и вскрывшийся лёд творят такие сочетания, что чувствуешь себя ребёнком на празднике. Тёмная вода и сверкание огней завораживают не меньше, чем мерцание костра или переливы разукрашенной новогодней ели. Кажется, что путешествие света никогда не закончится... Среди самых густых теней он совьёт себе гнездо и вспыхнет там, где не ждёшь.

"Нева Петровна..."







( Collapse )

Сине-голубой, вечерний Питер... От Исакия до Адмиралтейства - три шага, а измерять их можно часами. Плотность воспоминаний - личных, литературных, исторических, которые копятся с самого детства, - превращает этот отрезок дороги в Млечный Путь. Можно рассматривать его по ночам, запрокинув голову... но никогда не пройдёшь даже до середины.





( Collapse )